«Капитанская дочка» ПушкинаНиколай Черняев, Русская народная линия
Историко-критический этюд …
Ниже мы впервые начинаем переиздание историко-критического этюда Николая Ивановича Черняева (1853-1910) (см. о нем: «Кое-что о Кольцове»), одного из лучших знатоков жизни и творчества А.С. Пушкина.
Это первая монография, посвященная «Капитанской дочке», по сути дела, завещанию великого русского писателя.
Постраничные ссылки перенесены в окончание текста.
+ + +
ВВЕДЕНИЕ.
С чувством весьма понятной робости мы приступаем к разбору «Капитанской дочки», - этого гениального создания великого русского поэта, в котором он явил неувядаемый образец художественного совершенства и достиг крайних гра¬ней искусства. Строгая критика может указать на некоторые недостатки и пробелы и в «Евгении Онегине», и в «Борисе Годунове», но в «Капитанской дочке» нет слабых мест: она принадлежит к числу тех вечно юных и чарующих произведений, которые никогда не утрачивают своего значения и лучше которых в том же роде ничего нельзя себе представить. «Капитанская дочка» - единственный русский роман, который мо¬жет выдержать какое угодно сравнение, и на который мы можем смело указать и германо-романской Европе, и нашим соплеменникам-славянам, как на непререкаемое доказатель¬ство изумительной мощи русского народного гения, сказавшейся в особенно ныне распространенном и любимом роде поэзии, то есть в области романа, заполонившей собою чуть не всю со¬временную изящную литературу. «Капитанскую дочку» мы смело можем противопоставить и «Дон-Кихоту» Сервантеса, и романам Гете, Вальтер-Скотта, Жорж-Занда, Диккенса и Теккерея. Не говорим уже о сомнительных творениях тех звезд второй и третьей величины, которые теперь мерцают или недавно мер¬цали на сереньком небосклоне заграничной беллетристики: сравнивать «Капитанскую дочку» с этими творениями, а Пушкина с их авторами значило бы впасть в своего рода кощунство. «Капитанская дочка», подобно картинам Рафаэля или операм и Requiem’y Моцарта, никогда не будет забыта и всегда будет служить предметом изумления, восторгов и тщательного изучения. И в то время, когда все светила нашей современной литературы канут в Лету, слух о «Капитанской дочке»
...пройдет по всей Руси великой, -
и чудный роман получит громкую известность во всем цивилизованном мире, как одно из самых законченных, гармоничных и прелестных эпических созданий. В наше время, когда рабское копирование «растрепанной действительности» принимается за художественную правду, а безцельное ковырянье в человеческой душе - за глубокое знание человеческого сердца, «Капитанская дочка» не может пользоваться такою популяр¬ностью, какая ей подобает. Но когда теперешняя испорчен¬ность вкуса уступит место более здравым пониманиям прекрасного, «Капитанская дочка» наложит яркий отпечаток на наших романистов, и они будут воспитывать на ней свой талант. Определяя значение Пушкина, Гоголь некогда писал: «Пушкин есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа. Это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится через двести лет. В нем русская природа, русская душа, русский язык, русский характер отразились в той же чистоте, в такой очищенной красоте, в какой отражается ландшафт на выпуклой поверх¬ности оптического стекла». То же самое можно сказать и о «Ка¬питанской дочке», ибо из всех пушкинских произведений преимущественно в ней отразились русская природа, рус¬ская душа, русский язык и русский характер в той чистоте и в той очищенной красоте, которая столь поражала Гоголя в Пушкине.
Мы знаем, что многие не согласятся с нашим взглядом на «Капитанскую дочку» и найдут, что мы преувеличили ее значение. Нам, конечно, прежде всего укажут на Гоголя и на его «Мертвые души». Но можно ли ставить на одну доску с «Капитанскою дочкой» неоконченные «Мертвые души», в которых нет ничего, кроме гениально набросанных и ничем не связанных между собой силуэтов, сцен и картин, имевших в виду отразить, но не отразивших, всю Россию. Го¬голь знал себе цену. Он никогда не упускал из виду той разницы в разносторонности, широте и глубине даро¬вания, которою он и отличался от своего учителя. Благоговение и смирение, с которыми он говорил о нем, определяют точку зрения, с какой надлежит смотреть на отношение «Капитанской дочки» к «Мертвым душам». «Капитанская доч¬ка» - одно из чудес искусства; «Мертвые души» - это хотя и грандиозно задуманное, но не достроенное здание, в котором ничего нельзя рассмотреть, за лесами и грудами строительных материалов, кроме мастерски воздвигнутого первого этажа и кое-каких сооружений второго.
А романы графа Л.Н. Толстого, Тургенева и Достоевского? Не¬ужели они не выдерживают ни малейшего сравнения с «Ка¬питанскою дочкой»? Без сомнения. Мы можем с гордостью указать на них, если иностранцы будут спрашивать, есть ли у нас Флоберы, Додэ, Шпильгагены и т. д. - и только. Но фран¬цузскою литературой весь мир интересуется не ради Флобера и Додэ, а ради Мольера, Расина и Корнеля, так же точно, как английская литература пользуется всемирною известностью не потому, что в Англии есть Уйд, а потому, что у нее есть Шекспир, Вальтер Скотт и Байрон. Не будем же преда¬ваться литературным мечтаниям о тех из наших романистов, которым история литературы отведет такое же место, какое она отвела таким, безспорно, талантливым, но не гениальным писателям, как Озеров, Батюшков, князь Шахов¬ской и другие. За последние 50 лет русский роман оттеснил на задний план и русскую лирику, и русскую драму, но «Капитанская дочка» по-прежнему остается для наших романистов недосягаемым идеалом, к которому они могут только стремиться, ибо из всех наших романов одна «Капитанская дочка» дает полное и наглядное представление о том, что та¬кое художественная правда, в чем заключается разгадка слияния простоты с совершенством формы и как нужно воспро¬изводить русскую действительность; по своему же стилю и по его выдержанности, «Капитанская дочка» в полном смысле слова безподобное произведение, и нам, русским, следует до¬рожить им и чтить его, как один из величайших памятников, какие создавало и когда-либо создаст русское искусство.
<...>
ГЛАВА ШЕСТАЯ.
Четыре группы героев и героинь «Капитанской дочки».- Андрей Петрович Гринев.- Его происхождение и служебное прошлое.- Его характери¬стика и убеждения.- Сближение их с «Наказом» Екатерины II и со взгля¬дами фонвизинского Стародума.- Наставления Андрея Петровича сыну.- Авдотья Васильевна Гринева.- Петр Андреевич Гринев.- Мнения, вы¬сказанные о нем Белинским и проф. Ключевским.- Наследственные черты Петра Андреевича.- Его сходство и различие с отцом.- Его воспитание и образование.- Его первые самостоятельные шаги на житейском поприще.- Его отношения к Савельичу, Швабрину, Марье Ивановне и Пугачеву.- Основные черты его характера.- Его нравственное развитие. - Петр Андреевич на склоне лет.- Савельич, как порождение крепостного права.- Его душевная чистота.- Его преданность Гриневым.- Его прямота и самоотвержение.- Комичные черты его характера.- Его нравственная связь с Петром Андреевичем.- Мосье Бопре.
Действующих лиц «Капитанской дочки» можно разделить на четыре группы. К первой - относятся Гриневы с Савельичем и Бопре; ко второй - Мироновы: отец, мать и дочь - с Иваном Игнатьевичемъ; к третьей - Пугачев и пугачевцы, а в их числе и Швабрин; к четвертой - Екатерина II, Рейнсдорп и др.
Начинаем характеристику героев и героинь романа с Гриневых.
***
Старый Гринев - одно из замечательнейших и типичнейших лиц в нашей литературе, несмотря на то, что ему отве¬дено в «Капитанской дочке» второстепенное место, и что он обрисован автором немногими, хотя и гениальными чертами. Андрей Петрович - это яркий представитель лучшей части на¬шего поместного дворянства, организованного и воспитанного Петром Великим в суровой школе военных походов и иных «несносных трудов» и жертв, которыми строилась и крепла его Империя. Всмотритесь и вдумайтесь в старика Гринева, и вы поймете душевный склад, миросозерцание, семей¬ный быт и идеалы многочисленных подвижников Петра Великого из дворян, имена которых не сохранились в истории, но которые, тем не менее, в значительной степени, вынесли на своих плечах все тяготы эпохи преобразования и следовавших за нею царствований.
Прежде, чем приступить к анализу характера и образа мыслей Андрея Петровича, остановимся на его генеалогии и служебном прошлом.
Пращур Гринева «умер на лобном месте, отстаивая то, что почитал святыней совести». Когда именно это произошло, из «Капитанской дочки» не видно; по всей вероятности, при Иоанне Грозном. Отец старого Гринева пострадал вместе с Волынским и Хрущевым. Из всего этого нужно сделать заключение, что Петр Андреевич принадлежал к старинному дворянскому роду, игравшему не последнюю роль в истории и не раз навлекавшему на себя опалы, благодаря своей прямоте и неуменью подлаживаться к обстоятельствам.
«Упрямства дух нам всем подгадил», - мог бы сказать про себя старый Гринев словами Пушкина. Он был «родов униженных обломок», и не сделал блестящей карьеры. Почему? Может быть, потому, что сравнительно рано вышел в от¬ставку (вероятно, в виду необходимости взять в свои руки управление деревней), а может быть, и потому, что не отли¬чался способностью хватать чины и награды и, несмотря на свою исполнительность и храбрость[1],не очень-то нравился на¬чальству, вследствие своего крутого и самостоятельного права.- Долго ли старый Гринев состоял на службе? Вероятно, не ме¬нее двадцати пяти лет, так как по манифесту 31 декабря 1736-года дворяне обязаны были служить 25 лет. Этот закон сохранял силу до манифеста 1762 года, которым дворяне были освобождены от обязательной службы. В 1774 году Гринев, как видно из последней главы «Капитанской дочки», находился уже в преклонном возрасте; в молодости он участвовал в походах графа Миниха, (см. начало романа и письмо Гринева к Рейнсдорпу), был товарищем Рейнсдорпа, «воина времен Анны Иоанновны», а, следовательно, и сам начал службу не позже тридцатых годов XVIII столетия, всего же вероятнее, что даже еще раньше, быть может, при Петре Великом. Для того, чтобы попасть в число офицеров, служивших при самом Минихе, он должен был прослу¬жить довольно долго в низших чинах, ибо даже по мани¬фесту 1762 года двенадцатилетний срок службы в низших чинах оставался обязательным для всех сословий без исключения для приобретения права на первый офицерский чин (Полн. Собр. Зак. № 11,444, § 8), записывание же малолетков на службу с тою целью, чтобы старшинство на производство в чины начиналось для них с раннего детства, стало входить в обычай лишь при Анне Леопольдовне и Елизавете Петровне («Дворянство в России» Романовича-Славатинского, стр. 128- 129). Презрение, которое питал Андрей Петрович к «шематонам» гвардии, и уважение, с которым он отзывался о солдатской лямке, доказывает, что старый Гринев служил все время в армии и, вероятно, подобно Державину и многим другим дворянам, жил до производства в офицеры вместе с рядовыми, исполняя все работы, который на них возлагались. Вообще, та суровая школа службы, которую проходил Андрей Петрович в свои ранние годы, не имела ничего общего с тою беспечальною и легкою службой, которую нес его сын в Белогорской крепости.
Старый Гринев вышел в отставку премьер-майором; чин премьер-майора был по счету шестым офицерским чином («Дворянство в России» Романовича-Славатинского, стр. 220), и был, дан Андрею Петровичу, по общему правилу, при оставлении службы; значит, он получил на действительной службе всего пять офицерских чинов, хотя, несомненно, не раз отличался на войне, ибо его заслуги были при¬няты во внимание Императрицей Екатериной II при назначении наказания его сыну. Старый Гринев был честолюбив, - это видно из того волнения, с каким он перечитывал еже¬годно «Придворный календарь» и узнавал о повышении своих подчиненных и товарищей,- но он не имел ничего общего с карьеристами, не гнался за почестями и богатством и, принужденный подавить свое честолюбие и поселиться в Сим¬бирской глуши, женился на дочери бедного дворянина, не думая поправлять свои обстоятельства посредством брака и довольствуясь своею деревней в триста душ крестьян.
Сколько лет старому Гриневу в то время, когда происхо¬дит действие «Капитанской дочки?» Если допустить, что он, по примеру других дворян эпохи Петра I, поступил на службу лет пятнадцати (князь Я.П. Шаховской, как видно из его записок, был определен родителями в солдаты Семеновского полка 14-ти лет), и остановиться на наших предположениях о начале и продолжительности службы Андрея Петровича, то выйдет, что он вышел в отставку и женился в конце царствования Елизаветы Петровны, лет сорока от роду: зна¬чит, во время Пугачевского бунта ему было, приблизительно, шестьдесят пять лет.
Пушкин не скрывает темных сторон старого Гринева: его самовластных привычек, его сурового, несколько деспотического обращения с семьей и с крестьянами, его наивного и невежественного взгляда на просвещение и науку, благодаря которому он мог принять за образованного педагога даже Бопре. Все эти недостатки сглаживаются здравым смыслом Гринева, его практическим умом, его уменьем повелевать, его способностью крепко держать в руках и свои семейные дела, и несложные хозяйственные и административные дела своей деревни. Как муж, отец и помещик, Гринев мало отличался от своих предков, хотя и завел в доме учителя - француза. Он унаследовал их патриархальный взгляд и неизменно руководствовался им в жизни. Он был грозным властелином жены, хотя любил и уважал ее по своему и уж, конечно, никому не дал бы ее в обиду. Он заботливо относился к участи своего сына, но был далек, в отношении к нему, от всякой сентиментальности. По всей вероятности, крестьяне не имели основания жаловаться на него, хотя, разумеется, он уж никоим образом не потакал их слабостям и не склонен был довольствоваться ролью доброго барина, живущего исключительно для своих «мужичков»[2]. Он, без сомнения, высоко ставил себя над черным народом и невольно относился с некоторым презрением даже к верному Савельичу, в твердом убеждении, что между «подлыми» людьми и «белой костью» лежит непроходимая бездна. Но неспроста тот же самый Савельич так искренне любил своего строгого господина: под его суровой внешностью он умел разглядеть и понять и справедливое отношение к нуждам крестьян, и неподдельное сочувствие к их радостям и горю. К тому же, Савельич и другие «подданные» старого Гринева, несмотря на почтительность, которую они должны были выказывать своему барину, прекрасно понимали, что они близкие ему люди, ибо они были с Гриневым одного поля ягоды. Их взгляды, понятия, вкусы, привычки,- все это во многом совпадало, а потому и суровое, но толковое управление Андрея Петровича не тяготило их, как не тяготит детей строгая, но разумная власть отца.
Одна из главных особенностей старого Гринева - чувство собственного достоинства, вытекающее у него из глубокого и крепко засевшего уважения к предкам и званию дворянина. Гринев никогда не забывает о своем дворянском происхождении и о своей связи со всем родом Гриневых. Его сослов¬ная и родовая гордость не пустая спесь и не смешной предрассудок, а путеводная нить, при помощи которой он выходит из всех житейских испытаний, не утрачивая самообладания. Эта гордость делает его выносливым в трудные минуты, облагораживает его стремления и временами возвышает до истинного героизма. Воспоминания о прапращуре, казненном при Иоанне Грозном за правое дело, и об отце, погибшем при Бироне вместе с Волынским и Хрущевым,- вот что составляет предмет гордости старого Гринева. Он равнодушно, даже несколько высокомерно, относится к близкому родству с влиятельным и блестящим майором гвардии, офицером Семеновского полка, князем В., но он в высшей степени дорожит принадлежностью к старому, честному дворянскому роду, запечатлевшему кровью верность долгу и чести.
Честь и нелицемерная преданность Престолу и родине,- вот к чему сводится весь нравственный кодекс старого Гринева. Воспитавшись в школе, созданной Преобразователем, Гри¬нев усвоил себе самый возвышенный взгляд на значение царской службы. Он видел в ней не путь к наживе и карьере, а священный долг каждого дворянина[3] и средство к выработке ума и характера молодого человека. Никем не побуждаемый, двенадцать лет спустя после освобождения дворян от обязательной службы, он, по собственному почину, отправ¬ляет сына на дальнюю окраину понюхать пороху и тянуть не-веселую армейскую лямку. Он был твердо убежден, что пребывание в Оренбургской крепости принесет его сыну громадную пользу и превратит его из недоросля и маменькина сынка в человека долга и серьезного взгляда на жизнь. Когда Гринев узнает об обвинительном приговоре Императрицы над его сыном, он приходит в отчаяние не потому, что сын оказался в числе опальных, а потому, что он был признан изменником, нарушившим присягу и перешедшим на сторону Пугачева. Не горькая участь сына, а его мнимая низость,- вот что убивало старого Гринева. Он справился бы с своим горем, если бы его сын поплатился жизнью, отстаивая правое, святое дело, но он никогда не мог бы примириться с подлым поступком сына, хотя бы этот поступок и не повлек за собою никакого наказания. Кто не помнит прекрасных слов старого Гринева, произнесенных после того, как он узнает, что Императрица, из уважения к его заслугам и преклонным летам, помиловала его мнимо-преступного сына и, избавив его от позорной казни, повелела сослать в Си¬бирь на поселение. «Как! повторял, выходя из себя Андрей Петрович: сын мой участвовал в замыслах Пугачева! Боже праведный, до чего я дожил! Государыня избавляет его от казни! От этого разве мне легче? Не казнь страшна: пращур мой умер на любом месте, отстаивая то, что почитал свя¬тыней совести, отец мой пострадал вместе с Волынским и Хрущевым. Но дворянину изменить своей присяге, соединиться с разбойниками и убийцами, с беглыми холопьями!... Стыд и срам нашему роду!»... В этих словах сказывается и пе¬чаль отца, и доблесть гражданина; они проливают яркий свет на старого Гринева и привлекают к нему наше сочувствие. Эти слова доказывают, что Гринев, в случае надобности, не остановился бы для спасения родины перед самыми тяже¬лыми жертвами, и что его преданность России, короне и долгу была не пустым звуком, а несокрушимым убеждением. Если б судьба столкнула его с Пугачевым, он умер бы такою же прекрасной смертью, как и капитан Миронов.
Андрей Петрович, конечно, не подозревавший о существовании Монтескье, был твердо убежден, что noblesse oblige, и насквозь пропитан теми взглядами на дворянство и его призвание, которые высказываются в «Наказе» Екатерины II. «Дворянство есть нарицание в чести, различающее от прочих тех, кои оным украшены». «Добродетель с заслугою возво¬дит людей на степень дворянства». «Добродетель и честь должны быть оному правилами, предписывающими любовь к отече¬ству, ревность к службе, послушание и верность к Государю и безпрестанно внушающими не делать никогда безчестного дела». «Мало таких случаев, которые бы более вели к по¬лучению чести, как военная служба: защищать отечество свое, победи неприятеля оного, есть первое право и упражнение, приличествующее дворянам» («Наказ», §§ 360 и 363-365). Читая только что приведенные слова Екатерины II, Андрей Петрович Гринев, вероятно, не находил в них ничего для себя нового и охотно подписался бы под ними обеими руками: он принадлежал к дворянам того типа, которые говорили в 1767 году в Комиссии, созванной Императрицей для составления Уложения, что в дворянстве, как в главном чине Империи, «честь и слава наиболее действуют», и что «дворян¬ство должно быть особливым родом людей в государстве, обязанность которых служить ему» («Сборн. Русск. Истор. Общ». VI, 205). Будучи самого высокого мнения о дворянском достоинстве, Андрей Петрович охотно повторил бы слова Стародума из «Недоросля» Фонвизина: «дворянин, недостойный быть дворянином - подлее его ничего на свете не знаю».
Глубоко знаменательными являются наставления, которые дает Андрей Петрович сыну при его отъезде на прощанье: «Служи верно, кому присягнешь; на службу не напрашивайся, от службы не отказывайся; не гоняйся за лаской начальника; береги платье с нова, а честь с молоду» [4].
Каждое из этих четырех правил составляет основной догмат личной морали Гринева, и в них, как нельзя лучше, отражается весь его нравственный облик.
«Служи верно, кому присягнешь». Чтобы понять цель, с которою старый Гринев говорил это своему сыну, нужно иметь в виду время, когда совершаются события «Капитанской дочки». То было время дворцовых переворотов, неожиданных возвышений и столь же неожиданных падений; то было смутное время, когда у русских людей еще были в памяти и присяга Иоанну VI, уничтоженная присягой Елисавете Петровне, и присяга Петру III, уничтоженная присягой Екатерине II. Гринев видел в присяге не простой обряд, не одну формальность, а дело великое и святое, имеющее решающее значение в жизни. Смысл его наставления таков: «Будь верен тому, кому покля¬нешься служить. Не думай, что можно играть присягой. Если для соблюдения ее окажется нужным пожертвовать собою, - ни перед чем не останавливайся. Лучше провести свой век в нищете, лучше погибнуть в Сибири или на плахе, чем запятнать себя изменой и клятвопреступлением».
«Слушайся начальников, за их лаской не гоняйся; на службу не напрашивайся; от службы не отговаривайся»[5]. И в этих наставлениях старый Гринев остался себе верен. Посылая сына на службу, он стремился не к тому, чтобы тот попал в «случайные» люди, нахватал всякими правдами и неправдами чинов и орденов. Гринев, конечно, считал бы себя счастливым, если бы его сын выделился из ряда вон своими заслугами, но он не хотел видеть его среди искателей, пролагающих себе дорогу к почестям посредством по¬кровительства разных «милостивцев». Он внушает сыну прежде всего строгое исполнение долга. Своими только что при¬веденными наставлениями, он желает сказать вот что: «Не старайся избегать трудных и опасных поручений и ставь исполнение служебных обязанностей выше соображений о карьере и расположения людей, власть имущих. Умей жертвовать собою, если того потребует служба; но не бросайся в опас¬ности, очертя голову. Будь храбрым, но не будь искателем приключений, не будь выскочкой и не унижайся до происков и лести». «Береги честь с молоду»[6]. В этом последнем и главном правиле Гринева объединяются все его наставления. Честь - это его святыня и сокровище, которым он дорожит всего более и которое он советует сыну блюсти от молодых ногтей. Честь - главный двигатель всех чувств и поступков Гринева. Руководствуясь всегда и во всем честью, он умел ценить ее и в других. Когда к нему приезжает в дом Марья Ивановна, он, несмотря на все свое предубеждение против девушки, на которой его сын самовольно задумал жениться, радушно встречает бедную сироту, как только узнает, что ее отец был повешен Пугачевым и всенародно обличал его в самозванстве. Исповедуя культ чести, как верности служебному и сословному долгу, старый Гринев невольно и безсознательно привил этот культ своему сыну и тем самым спас его от падения и ошибок в Белогорской крепости и при столкновениях с Пугачевым. Молодой Гринев - плоть от плоти и кость от кости своего отца, и вот почему Пушкин поставил эпиграфом к своему роману пословицу, которою завершает старый Гринев наставления сыну: «Береги честь с молоду». Нравственный смысл «Капи-танской Дочки» сводится именно к этому совету.
Жена старого Гринева оставлена Пушкиным, в тени. Она является в романе не как вполне обрисованный ха¬рактер, а как мастерски набросанный силуэт. Это доб¬рая, недалекая и несколько забитая женщина, привыкшая безропотно повиноваться мужу и всецело преданная семье и домашнему хозяйству, всем знакомый тип старинного быта, сквозь простодушно-комичные черты которого ясно проглядывает нежная природа любящей и домовитой ма¬тери, умевшей внушить сыну и Савельичу глубокое уважение и теплую привязанность. Приведя в своих записках гроз¬ное письмо от отца, Петр Андреевич говорит: «жестокие выражения, на которые батюшка не поскупился, глубоко оскор¬били меня. Пренебрежение, с каким он упоминал о Марье Ивановне, казалось мне столь же непристойным, как и несправедливым. Мысль о переведении моем из Белогорской крепости меня ужасала; но всего более огорчило меня известие о болезни матери». Если известие о болезни Авдотьи Васильевны взволновало Петра Андреевича больше, чем мысль о разлуке с любимою девушкой, значит, он искренно и нежно любил свою мать. Савельич пишет по поводу болезни старухи Гри¬невой Андрею Петровичу вот чтό: «я ж про рану Петра Андреича ничего к вам не писал, чтоб не испужать по¬напрасну, и, слышно, барыня, мать наша Авдотья Васильевна, и так с испугу слегла, и за ее здоровье Богу буду молить». Задушевность, с которою Савельич упоминает об Авдотье Васильевне, доказывает, что он не без основания называл ее матерью крестьян: вероятно, им не раз приходилось убеждаться на опыте в ее добром сердце и прибегать к ее помощи и защите в трудные минуты жизни. Потеряв восемь душ детей,[7] Авдотья Васильевна сосредоточила всю материн¬скую любовь на своем единственном, в живых оставшемся ныне, а впоследствии и на его невесте, Марье Ивановне. Нечего и говорить, что Авдотья Васильевна была нежнейшею из нежнейших бабушек, когда она дождалась внуков и внучек.
Переходим к Гриневу - сыну.
Белинский называет характер Петра Андреевича ничтожным и безцветным. Может ли быть что-нибудь несправедливее этого приговора? Гринев не безцветный и нич¬тожный, а поистине выдающийся человек своего времени. Вспомните все главные события его жизни; вспомните, что ему не было и восемнадцати лет, когда он успел обнаружить и гражданскую доблесть, и уменье жить своим умом, и замечательное, самообладание в самых трудных обстоятельствах, и вы согласитесь с тем, что Гринев был одним из благороднейших представителей дворянства второй половины XVIII века. Как и все люди его поколения, он начал жить очень рано и достиг умственной и нравственной зрелости в такие годы, когда люди нашего времени смотрят на себя, как на школьников. - Но, может быть, Белинский, называя характер Гринева безцветным, хотел сказать, что Петр Андреевич смахивает на тех туманных героев, которых нельзя приурочить ни к какой эпохе и ни к какой национальности? Едва ли Белинский не мог не понимать, что каждый шаг, каждое слово Гринева обличают в нем русского человека и русского дво¬рянина прошлого столетия. Споры Петра Андреевича с Савельичем, его сон, его стихотворение: «Мысль любовну истреб¬ляя» и т. д., и т. д., самый тон его записок с их нраво¬учительными и политическими выводами,- все это до того коло¬ритно, все это придает Гриневу такую жизненность, такую правдивую историческую и бытовую окраску, что нам остается только признать Петра Андреевича таким же мастерским созданием Пушкинского творчества, как и других героев и героинь «Капитанской дочки», и с удивлением отметить резкое, ничем не оправдываемое суждение о нем Белинского.
Нельзя целиком принять и тот взгляд, который был высказан на Гринева проф. Ключевским в речи, произне¬сенной в торжественном собрании Московского Университета по случаю открытия памятника Пушкину (См. Русскую Мысль, 1880, июнь). Г. Ключевский не считает Гринева ни безцветным, ни ничтожным лицом; он говорит о нем с уважением и сочувствием, но и в его словах о Гриневе прогляды¬вает все-таки ничем не объяснимое высокомерное отношение к Петру Андреевичу. К тому же в них есть фактические неточности.
«Среди образов XVIII в., говорит г. Ключевский, не мог Пушкин не отметить недоросля, и отметил его безпристрастнее и правдивее Фонвизина. У последнего Митрофан сбивается в карикатуру, в комический анекдот. В исторической действительности недоросль не карикатура и не анекдот, а самое простое и вседневное явление, к тому же не лишенное довольно почтенных качеств. Это - самый обыкновенный, нормальный русский дворянин средней руки. Высшее дворянство находило себе приют в гвардии, у которой была своя политическая история в XVIII в., впрочем, более шумная, чем плодотворная. Скромная была судьба наших Митрофанов. Они всегда учились понемногу, сквозь слезы при Петре I, со скукой при Екатерине II, не делали правительств, но решительно сделали нашу военную историю XVIII в. Это - пехотные армейские офи¬церы, и в этом чине они протоптали славный путь от Кунерсдорфа до Рымника и до Нови. Они с русскими солдатами вынесли на своих плечах дорогие лавры Минихов, Румянцевых и Суворовых. Пушкин отметил два вида недоросля, или точнее, два момента его истории: один является в Петре Андреевиче Гриневе, невольном приятеле Пугачева, другой в наивном беллетристе и летописце села Горохина Иване Петровиче Белкине, который уже человек XIX в., «времен новейших Митрофан». К обоим Пушкин отнесся с сочувствием. Недаром и капитанская дочь, М. И. Миронова предпочла добродушного армейца Гринева остроумному и знакомому с фран-цузскою литературой гвардейцу Швабрину. Историку ХVIII в. остается одобрить и сочувствие Пушкина и вкус Марьи Ива¬новны».
Выходит, таким образом, что г. Ключевский смотрит на Гринева, как на самого обыкновенного русского дворя¬нина. С точки зрения русского патриотизма было бы очень приятно, если бы это было действительно так, но мемуары, правительственные распоряжения и архивы ХVIII века, напол¬ненные указаниями на дворян нетчиков, упорно уклонявшихся от службы даже тогда, когда она была обязательною, упорно чуравшихся просвещения и отнюдь не имевших тех привлекательных качеств, которыми отличается Гринев, - доказы¬вают, что Петр Андреевич был не самым обыкновенным дворянином, а одним из лучших выразителей благороднейших стремлений и сторон нашего дворянства.
Сближение Гринева с Митрофаном Простаковым отзывается натянутостью и ничего не разъясняет. Г. Ключевский видит в них обоих недорослей конца прошлого века - и только. Слово недоросль в своем прямом значении значить подросток, несовершеннолетний, но на военно-административном языке XVIII века недорослями назывались собственно те мальчики и юноши из дворян, которые готовились к службе, но еще не состояли на ней. В этом, более тесном смысле слова, офицеры, не достигшие совершеннолетия, уже не счита-лись недорослями; поэтому и Гринев, собственно говоря, уже не был недорослем с той поры, как Рейнсдорн зачислил его прапорщиком в гарнизон Белогорской крепости. Отож-дествлять Гринева с Митрофаном Простаковым значит смешивать два противоположные полюса. Конечно, и Гринев, и Митрофан Простаков были сыновья дворян и дворяне, но между ними столь же мало общего, как между Андреем Болконским и Николаем Ростовым из «Войны и мира» графа Толстого с одной стороны и поручиком Теляниным (из того же романа), укравшим у Денисова кошелек с деньгами,- с другой. Среди дворян прошлого века встречались и Гриневы, и Простаковы, и Швабрины. Рисуя Гринева, Пушкин не прикрашивал былой действительности; рисуя Митрофана, Фонвизин не клеветал на нее. Пушкин показал нам лицевую, а Фонвизин обратную сторону медали.- О громадной разнице между пылким, смелым, умным и энергичным Гриневым и бездарным, смешным и вялым Белкиным мы уже имели случай го¬ворить. Ставить их на одну доску - то же самое, что смешивать Чацкого с Молчалиным. Напрасно также г. Ключевский проти¬вополагает Гринева Швабрину, как скромного армейского офи¬цера блестящему гвардейцу. Гринев был родовитее Швабрина, хотя и Швабрин, по словам Марьи Ивановны, был «хорошей фамилии». Насколько можно догадываться, Пушкин хотел вывести в Гриневых представителей коренных, старинных дворянских родов. О предках Петра Андреевича и Андрея Петровича, судя по некоторым намекам поэта, можно сказать то же самое, что он говорит об Езерских в «Родословной моего героя»:
Они и в войске, и в совете
На воеводстве и в ответе
Служили доблестно царям.
